В гостях у замечательного артиста, певца и художника Петра Капличенко.
Есть люди, о которых говорят: «Человек-легенда». О Петре Феофановиче Капличенко как-то сразу хочется сказать: «Человек-явление». Сразу — потому что практически с порога своей одесской квартиры он встретил нас, приветствуя строками стихотворений. Уже на пятой-десятой минуте общения поняла: это не актер, вошедший в образ, это и в самом деле человек-явление. А строки из классики — не актерский прием, а стиль жизни. Ибо давно понял этот удивительный человек, как сам подчеркивает, что «в этой жизни мы все, в основном, валяем дурака. И это прекрасно».
В Одессу влюбился заочно
Захотелось поспорить: это почему же «валяем дурака»? Потом сообразила: вложен в эти слова особый смысл, если хотите — высший. По аналогии с известным шекспировским изречением о том, что мир — театр, и все мы в нем актеры.
Он прекрасно поет, фонтанирует энергией, кажется, и пяти минут не может усидеть на месте. «Когда моя душа устанет жить…», — исполняет Петр под гитару собственную песню. Слушаешь — понимаешь: его душа не устанет никогда — ни жить, ни петь, ни читать стихи, ни ждать, ни надеяться.
Шестидесятивосьмилетний Петр Капличенко уже много лет живет в Париже. Собственно, и встреча наша состоялась за два дня до его очередного отъезда из Одессы во Францию. Вот уж, в самом деле, давняя «народная забава»: наши — в Париже. Уехал давно, и, как выяснилось в нашей беседе позже, вовсе он не классический советский невозвращенец. Так уж сложилось. Кстати, а как именно сложилось?
И вот ведь снова-таки странность: артист, осыпающий собеседника строками классики, отлично исполняющий песни под гитару, пишущий картины, которых немало на стенах и в его одесской квартире, вопрос о детстве, становлении и корнях, воспринимает не просто серьезно, а с некой чуть заметной грустинкой.
У него одесские корни: предки по отцу (греки, кстати) — отсюда. Отца, как водится, в те самые «благословенные времена» сослали в Красноярск. Там и родился Петр, а в Одессу, которую ни разу не видел, тянуло с детства. Рано понял, что станет актером и стал им. Сначала окончил актерское отделение Красноярского училища искусств.
— Горд этим фактом, — подчеркивает Петр. — Это же отделение в свое время окончил и наш гений — Иннокентий Смоктуновский.
Потом была Москва, где он поступил в театральный институт имени Щепкина. Поступить в «щепку» было делом ох, каким непростым. На двадцать мест — тысяч пять заявлений. Вот это конкурс!
— Ничего, поступил, — говорит Петр. — Туговато пришлось с жильем. Жил, что называется, где попало, даже в Доме колхозника. Леня Филатов с Галкиным-старшим помогли. Леня, который учился курсом старше, предложил поспать у них в общаге на полу. Говорит мне: «Слышал, как ты читаешь стихи. Поселяйся у нас».
И вот ведь как получается: уже учась в Москве, Петр все вспоминал рассказы отца об Одессе. Он как-то умудрился заочно, только по рассказам Феофана Капличенко, влюбиться в этот город. Отец, сосланный когда-то в Красноярск, всегда утверждал: «Одесса — лучший город мира». Вот уж точно по Жванецкому: «Что-то есть такое в этом городе…». А еще отец очень часто, в подробностях, рассказывал сыну об Оперном театре. Рассказывал — словно программу сыну закладывал. Тогда ведь еще никто не знал, что именно здесь, на сцене одесского оперного, и начнется, по сути, актерский путь Петра Капличенко.
Пузырились брюки на коленях
После «щепкинки» Петр таки приехал в Одессу — поступать на службу в Русский драмтеатр. Кстати, это было исключительно его решением. Его собирались распределять совсем в иной город. Но Петр тогда стал доказывать ректору, что ему — именно в Одессу. И корни, мол, оттуда, да и вообще, где родился, там и пригодился.
— У меня в театре еще и прослушивания не было, а я попал в одесскую филармонию. Вертелись уже в голове к тому времени кое-какие задумки. В филармонии меня сразу «взяли в оборот». Говорят, приближаются пушкинские дни. Просят: «Ты прочти, пожалуйста, со сцены Оперного театра главу из «Евгения Онегина». Пусть твой голос прозвучит, пусть все услышат «Итак, я жил тогда в Одессе» в твоем исполнении», — продолжает Петр Капличенко.
Правда, поставили молодому артисту условие: приобрести приличный костюм.
— Чем же был не приличен тот, в котором вы появились в Одессе?
— А не было у меня костюма, — смеется Петр. — Я в Одессу зайцем приехал, знаете, в таком спортивном костюме, уже поношенном, пузырящимся на коленях. Был уже к тому времени женат, а денег ни на что не хватало. Впрочем, это для молодого актера образца того времени (1973 год) было практически нормой. Директор филармонии прослушал меня, сказал, чтоб через четыре дня знал главу назубок и был готов выйти на сцену. На костюм мне, кстати, выдали триста рублей. Целое состояние!
И ровно через четыре дня Пушкинские дни в Одессе со сцены одесского оперного открывал молодой артист Петр Капличенко. Так Одесса-мама бурными аплодисментами горожан приняла в нежные объятия своего чуть было не затерявшегося сына.
Не стал Петр служить в нашем Русском театре. Судьба надолго связала его с филармонией. Вместе с женой Ириной Соколовой, выпускницей института имени Гнесиных, он, по сути, создал при филармонии театр двух актеров. Первый их музыкально-драматический спектакль на два голоса был посвящен любовной переписке знаменитых людей. Уверена, еще живут в Одессе зрители, которые отлично помнят эти постановки.
— Это был вечный аншлаг, — говорит Петр. — Знаете, публика ведь теперь другая. Тогда не нужно было одесскому зрителю объяснять, кто такая Полина Виардо, и какую роль сыграла они в жизни великого Тургенева. Зал всегда был полон. Но это потом, когда спектакли получили «жизнь». А вот пробиваться с чем-то новым в то время было и в самом деле очень трудно. Знаете, вероятно, известную историю с Карцевым и Ильченко, тогда еще совсем молодыми артистами. Идет прослушивание в Киеве их выступления. Карцев мастерски кукарекает. Ильченко задает вопрос: «Что вы делаете?» Карцев: «Встречаю утро нашей родины». Комиссия сразу же запрещает выступление. Сейчас до людей младшего поколения причину такого запрета и не пояснишь — не поймут.
Спектакль, поставленный Петром Капличенко, не просто «прошел». Вскоре театр двух актеров, то есть, сам Петр и его супруга, стали лауреатами премии им. Эдуарда Багрицкого.
«Вечный аншлаг»
О вечном аншлаге Петр нисколько не преувеличивает. Молодых актеров всегда встречал полный зал, благодарный зритель, цветы, овации. Письма великих не просто трогали за душу зрителей. Мастерски поданные строки завораживали, переполняли и вызывали слезы восхищения. При этом, сам спектакль отлично приживался на любой одесской сцене, не только филармонической — и в Доме актера (где он теперь?!), и в Дворце моряков, в Доме ученых. Потом были гастроли по стране.
— После писем великих людей был поставлен спектакль из жизни Микеланджело, — продолжает Петр. — Потом в филармонии встал вопрос: «А что это за ребята такие, молодые да ранние? Еще и званий не имеют, а уже с собственными спектаклями турне устраивают?..». Знаете, до чего доходило? С нами многие попросту перестали разговаривать. Спектакли были на грани закрытия.
— На травлю похоже.
— Да уж. Времена были такие, ничего не поделаешь. Вот, к примеру, известная история с Михаилом Водяным, когда его пытались обвинить чуть ли не в растлении малолетних. А ведь на самом деле все было совсем не так. Те, кто знал Мишу, никогда не мог бы поверить в такое. Миша на сцене удивительно преображался, становился таким себе весельчаком-шалунишкой. А в жизни он был как-то очень уж серьезен и, что называется, «положителен». Устраивался очередной актерский капустник на его даче. Туда были приглашены и директора некоторых одесских заводов и предприятий. Все шло, как обычно: сценки, шутки — одно слово: капустник. Один из приглашенных директоров приготовил что-то вроде сюрприза. Знаете, говорит, какая у нас на предприятии замечательная самодеятельность! И появились девушки, которые что-то там исполнили — спели-станцевали. Кстати, никаких малолеток там, в общем, и не было, кроме одной семнадцатилетней девахи, которая решила станцевать прямо на столе. Все! Никакого интима, никакой грязи. Но мать этой девушки, вернувшейся домой после одиннадцати, и подняла потом скандал. После появилось письмо этой женщины в «соответствующую инстанцию» о том, что ее несовершеннолетнюю дочь совращала группа одесских артистов с участием Водяного у него на даче. При этом, заметьте, никакого следствия как такового не было, хотя дело было заведено. Водяной настаивал на экспертизе, но ее так и не назначили. Зато скандал раздули на всю страну. Это все очень отразилось на Мише Водяном. Он почти не выходил на сцену, с сердцем стало совсем плохо, он ведь три инфаркта пережил. Вскоре и умер. В связи со смертью уголовное дело было прекращено. Как вспомню, какая травля на Мишу была тогда раздута, до сих пор тошно.
Слушаю историю, рассказанную Петром, и вспоминаю цитату из «Большого полутолкового словаря одесского языка» Валерия Смирнова. В главке «Шалунишка» Валерий пишет: «По ложному обвинению в шалости был затравлен и доведен до гробовой доски единственный в Одессе народный артист СССР М. Водяной. После смерти артиста выяснилось, что он регулярно шалил только на сцене».
«Высоцкий себе аккомпанировал на моей гитаре»
Не могу не признаться: я была поражена тем, как исполняет Петр Капличенко песни Высоцкого. Это поистине мастерское исполнение. Никакого «тупого» подражания, когда исполнитель изо всех сил пытается «подделаться» под Владимира Семеновича.
При этом известная всем песня знаменитого барда звучит у Петра наполнено, глубоко, искренне. А все потому, что у актера получается главное — передать живую, трепещущую душу песен Высоцкого.
— Я не был другом Владимира Семеновича. После его смерти, кого ни послушаешь, так он друг Высоцкого. Я всего с ним несколько раз встречался в Одессе, на съемках, и Владимир Высоцкий спел несколько песен. При этом он аккомпанировал себе на моей гитаре. Сейчас храню этот инструмент как реликвию, достаю только по особым случаям. Кстати, познакомил нас Леня Филатов.
Петр рассказывает, как в восьмидесятом году, когда только не стало Высоцкого, у него родилась мысль создать спектакль, посвященный памяти Артиста и Барда. И тогда же, в восьмидесятом, спектакль был создан.
— Тут и началось, — вспоминает Петр, показывая сохранившуюся афишу спектакля. — Вызовы на допросы, простите, беседы, в КГБ и прочие «неудобства». Меня спрашивают: а что это за стихи Высоцкого («неудобные») вы читаете в вашем спектакле? Я отвечаю: «Читаю стихи, которые на похоронах Высоцкого читал парторг театра имени Вахтангова». Мне тут же: «Как парторг?! Кто читал?!». Я спрашиваю: «Вы что не знаете, кто парторг театра имени Вахтангова? Михаил Ульянов, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда. Могу даже кассету вам продемонстрировать с похорон Высоцкого, где Ульянов читает именно эти стихи».
В начале восьмидесятых у Петра распалась семья. Ирина уехала в Киев.
— Я тогда подумал, что тоже уеду из Одессы. Тяжелый был период. Еще решал: не женюсь ближайшие десять лет. Но все получилось совсем не так. Совсем скоро, прошло всего полгода, я уехал отдохнуть в горы и там встретил женщину, врача-психиатра, которая стал моей супругой. По сей день мы вместе, — рассказывает Петр. И смеясь, добавляет: — Вот что значит давать зарок. Вместо десяти лет я был холостым всего полдня. Одно осознал на всю жизнь: как сказал кто-то из великих, мы влюбляемся в левую бровь, а жить приходится с характером.
На съемки в Париж!
Из Одессы Петр попадает в Полтаву, потом — в Москву. Пробивать спектакль, посвященный Высоцкому, по-прежнему было трудно, но как-то удавалось. Потом получился новый виток в судьбе Петра Капличенко. В Париже снимали художественный фильм. Потребовался молодой мужчина, который хорошо исполняет песни Высоцкого. Его искали по всему СССР. И вышли на Петра. Пригласили на съемки — он, конечно, согласился. Это было уже в 1991 — том самом, незабываемом, когда распался СССР.
Впрочем, когда Петр уехал на съемки, не было еще ни ГКЧП, ни, тем более, развала страны. Он и в самом деле всего лишь уезжал в Париж сниматься в фильме «Фаст». По замыслу, герой фильма — русский по происхождению, исполняет песни Высоцкого. В конце фильма он, находясь в состоянии личной трагедии, поет песню «Кони привередливые», и исполняет танец отчаяния. Задача перед Петром стояла ох, какая непростая. Коллеги шушукались: «Повезло!..». С собой, на счастье и актерскую удачу, Петр Капличенко взял ту самую гитару, на которой играл Высоцкий.
— Съемки продолжались, а я все по телевизору смотрел, как по Москве идут танки. Это было и страшно, и в голове как-то не укладывалось. Хотелось туда, но был контракт, виза, жесткие сроки, — говорит Петр. — Знаете, когда я узнал, что за каждый мой съемочный день (а французы долго не могли решить, во сколько же меня «оценить») будет стоить две тысячи долларов, я в это поверить не мог. У нас ведь как было: мой съемочный день в СССР «стоил» всего двадцать пять рублей. Мэтрам платили пятьдесят. Все! Больше — ни-ни. А тут такая сумма озвучивается. Я тогда, помню, зачем-то стал объяснять французам, что у нас на одесском «Привозе» за двадцать пять рублей можно две курицы купить. Они сначала не поняли, о чем речь, потом расхохотались: «Нет, пожалуй, курами мы ваши съемочные дни измерять не станем». Потом, помню, устроили какой-то прием, мне необходимо там было быть, киностудия тут же мне оплатила костюм, причем не на прокат, а «навсегда». Польские коллеги, спасибо им, подсказали, что нужно купить самый лучший и самый дорогой. Что я и сделал. Этот костюм по сей день со мной.
— Все это не могло не повлиять на вас, полагаю? Тем более, что и любимая жена рядом. Вы тогда решили остаться?
— На этот вопрос однозначно ответить «я решил остаться во Франции» нельзя. Все было гораздо сложнее. Пока снимался, по сути, Парижа не увидел. Когда, думаю, еще такая возможность представится? Тем более, что не обошлось, как все у меня в жизни, без курьезов. Ну вот представьте: появляются на киностудии молодые французские актеры, только-только окончили киноакадемию. И тут выясняется, что они не умеют танцевать вальс. Бьются с ними постановщики танцев — не получается. А я говорю: «Берите стул вместо партнерш, и через минут пятнадцать будете у меня кружиться в вальсе, словно всю жизнь этому учились». Так и получилось. Пригодились неожиданно и мои способности художника, чему французы почему-то очень удивились. А потом, уже накануне отъезда, мы с женой попали в русский ресторан в Париже.
«Мои сапоги называют ботами»
О, эти русские рестораны в Париже! Целый мир — собственный, неповторимый. В Париже их аж сорок пять!
— Мы зашли с супругой в «Золотой петушок». Я там спел несколько песен. А дело было уже накануне Нового года. Хозяин ресторана просит меня: «Останьтесь на встречу Нового года. Нашей публике просто необходим такой исполнитель, как вы! У нас тут поляки «под русских» работают, но это совсем не то. А вы — как раз то!». Я говорю, что не могу, виза оканчивается. Хозяин ресторана тут же в жандармерию обратился, пригласил в ресторан жандармов. Мы с женой облачаемся в русские костюмы. Сидят жандармы, едят себе икру, а мы исполнили им несколько песен.
— Жена была не против? Все-таки, она врач-психиатр, а не актриса.
— Совсем не против. Тем более, что еще в Союзе я с ней репетировал. Жандармы в восторге, тут-то к ним хозяин ресторана и обращается с просьбой посодействовать в том, чтобы нам продлили визу. Они говорят: «Мы от этих ребят в восторге. Поможем». И нам еще на полгода продлили визу. Не забывайте, кстати, что именно там, в Париже, мы узнали о том, что Советского Союза больше нет.
Жизнь так распорядилась: полгода обратились в годы и годы. В России оставался единственный сын супруги Петра Капличенко, талантливый математик. Супруга приняла решение: сын приедет к ним. Так и произошло. Кстати, карьера сына сложилась отлично.
— И что, с тех пор ваша актерская судьба как бы сконцентрировалась на этом «Золотом петушке»?
— И в «Петушке», и в «Анне Карениной» (ничего себе название для ресторана, не правда ли? — М.К.), и в знаменитом «Распутине». Кстати, Эдуард Хиль приезжал туда петь, тоже в ресторанах. Но что-то «не пошло». Меня же всегда поражало, что элемент моего костюма — сапоги — хозяева ресторанов называли исключительно ботами. А вот платили всегда неплохо.
— А супруга?
— Все было: и уборки в богатых домах, и служба гувернанткой, и другая далеко «не самая престижная» работа, причем исключительно в домах русских эмигрантов. Это ведь по нашим понятиям там платят хорошо, понимаете? Живем мы… ну как бы это, чтобы стало понятно... Если по французской «шкале» — то в «собачьей будке». Но это, еще раз подчеркиваю, по французским понятиям. Одежду покупаем исключительно на распродажах. Но это, поверьте, хорошая одежда — по нашим меркам. Машина у меня тоже появилась благодаря тем моим съемкам.
Ностальгия
— Вопрос не самый оригинальный. Ностальгия вам знакома?
— Еще бы! Только там, в Париже, я и понял суть этого жуткого ощущения. А потом каждую ночь в Париже мне стала сниться родина. Причем, не Красноярск, не Москва, а Одесса. Трудно даже пояснить, с каким ощущением я просыпался после этих снов. И тогда решил — приеду в Одессу, куплю комнату, буду жить там хотя бы в летний период — столько, сколько положено по условиям моего французского вида на жительство. Я окончательно понял, когда приехал сюда, что именно этот город и есть моя истинная родина. Побывал на могиле деда и прадеда, побродил по улицам, встретился с друзьями. А вскоре понял, что одесский зритель очень изменился. Да и дух города иной. К сожалению, уровень общей культуры не на высоте. Если упрощенно, то в семидесятых зритель спешил на репертуар, сегодня — на исполнителя. Но сама Одесса все равно остается для меня самой близкой и родной.
— А почему же вы тогда не вернулись сюда навсегда?
— Были и такие мысли. Но вот случилась со мной беда: стало что-то беспокоить в области сердца. Я — к одесским врачам. Мне сказали: ничего страшного, просто, видимо, съел холодный арбуз. А ситуация, как выяснилось уже по возвращении в Париж, оказалась тяжелой: мне нужно было срочно делать операцию на сердце. Нет, не шунтирование, все оказалось гораздо сложнее: серьезные проблемы с аортой. Французские хирурги буквально вытащили меня с того света.
— Но и французское гражданство вы так и не получили?
— С этим были большие проблемы. Нужно было собирать бумаги по поводу ареста отца, к тому же, профессия жены нас подвела. Для французов советская психиатрия и КГБ — чуть ли не «одна контора». Гражданство у меня по-прежнему российское. Так и живем с видом на жительство, с правом работать.
В который раз задаю вопрос:
— Так кем же все-таки себя ощущаете — россиянином, украинцем, французом?
Петр улыбается не без лукавинки:
— Я живу во Франции, бываю в России, а сейчас вот беседую с вами в своей одесской квартире. Кем себя ощущаю? Как можно не слышать голос крови, а? Мой отец всю жизнь говорил только на украинском языке. Но коль вы уж задаете столь прямой вопрос, то отвечу так: ощущаю себя человеком. Это ведь важнее, чем гражданство, не правда ли?
В одесской квартире Петра Капличенко собираются его одесские друзья. Их много. Как сам говорит, без таких встреч ему — никак.
— Мечтаю получить разрешение на то, чтобы прожить с женой здесь не пару месяцев, а целый год, — признается Петр. — Надеюсь, что получится.
— Напрашивается вывод, что Франция все же не стала вашей родиной?
— Знаете, я встречал в Париже много советских-русских-украинцев разных волн эмиграции. Живут они по-разному. Некоторые — очень хорошо. Но ни для кого из них чужбина так и не стала родиной в высоком смысле, понимаете? Потому, вероятно, их и тянет в так называемые русские рестораны.
Мы прощаемся с Петром Капличенко. У меня, вероятно, отыскалось бы еще много вопросов, на которые я получила бы множество ответов. Но часы тикают, Петру нужно собираться в Париж, и мне уже пора уходить.
P.S. Что ж, счастливого вам пути, Петр Феофанович! Возвращайтесь поскорее в Одессу — тот самый милый вашему сердцу город, который, уверена, снова и снова станет вам сниться по ночам в Париже…
