Известный одессит, профессор Израил Посталовский рассказал нам совершенно удивительную историю из своего военного прошлого…

Как сам говорит:

— Да, в прошлом году у меня был юбилей. Мне исполнилось 90 и 70 лет.

Всматриваюсь в глаза собеседника, вижу: не шутит. Сразу понимаю, что речь идет, скорее всего, о войне, когда он чудом остался жив.

В одной воронке с врагом

Израил Посталовский — человек мудрый, ученый-практик, за спиной у него — большая жизнь, кстати, довольно интересная и не совсем обычная. А самое главное то, что и сейчас профессор очень занят. Слушаешь его, сразу понимаешь, что строки «нам рано жить воспоминаньями» из известной песни — как раз об этом человеке. В свои девяносто Израил Посталовский заведует совместной российско-украинской лабораторией инновационных педагогических технологий, он один из основателей нового направления в педагогике — теории и практики динамического чтения. Сейчас с соавторами подготовил и издал очередной выпуск из серии учебных пособий «Педагогическая технология ХХI века», посвященный русскому языку. О новом пособии мы поговорим чуть позже, а сейчас — о двойном юбилее Израила Посталовского.

— Да ничего особенного, — поясняет профессор. — В сорок третьем едва остался жив при боях под Москвой, еле уцелел. С тех пор день 23 августа 1943 года считаю своим вторым днем рождения.

— Расскажите подробней, пожалуйста.

И Израил Посталовский поведал мне столь необыкновенную историю, что его же высказывание о том, что «война — великая насмешница, на ней возможно все, даже самое невероятное» лишний раз подтвердило, насколько оно точно и насколько великим сценаристом бывает самая жизнь.

Военная биография паренька, в совершенстве владеющего  немецким, складывалась не совсем обычно: он был и танкистом, и переводчиком. Фронт достался самый-самый — и Сталинград, и бои под Москвой, и Орша, и сражения под Берлином, и встреча с американской армией на Эльбе. Несколько раз был серьезно ранен, «залатали» — и снова в строй. А вот тогда, в сорок третьем, в Семеновке (400 километров от Москвы), будучи командиром «тридцатьчетверки», получил по полной. Он подбил немецкий танк, а немцы — его машину. В результате «тридцатьчетверка» загорелась. И он, обожженный, сумел как-то вылезти из этого кошмара, стал ползти. А куда ползти, если вокруг — такой же ужас, а сам он превратился в один сплошной комок дикой боли от полученных ожогов. Обгорели и руки, и ноги. И чудом было уже одно то, что огонь пощадил глаза.

Советский танкист и переводчик, которому на тот момент не исполнилось и двадцати, оказался в огромной воронке. Там с ужасом смотрел он на свои черно-красные обгоревшие пальцы и стал думать, что это — конец. Боль была дикой, терпеть ее становилось уже невозможно. И тут он услышал хрип. А потом — голос, спросивший по-немецки: «Кто это?». В той же воронке, только ниже от места, где находился Израил, лежал раненый немец.

Израил отозвался по-немецки:

— Я — русский.

— Почему же ты говоришь по-немецки?

— Я — русский еврей. Владею немецким языком.

Знаете, что послышалось в ответ?

— Боже, не хватало мне еще подыхать в одной яме с евреем, — прохрипел немец.

Израил стал вглядываться и понял, что ранение его врага, тоже танкиста, оберлейтенанта, — очень тяжелое. Еще понял, что нужно стрелять. И он был готов это сделать. Но судьба распорядилась иначе: обожженными руками он не смог достать из-за пазухи пистолет.

И вот тут между двумя врагами происходит диалог, из которого выясняется, что раненый немецкий танкист — как раз из того танка, который только что подбил Израил.

— Значит, именно ты стрелял в меня. Ты хорошо стреляешь, — сказал немец.

Так и лежали эти два на тот момент непримиримых врага, представители двух воюющих друг против друга стран, более того, оба они в тот момент понимали, что им не спастись.

Судьба породнила двух врагов

— Было очень, очень жарко, кроме того, донимали огромные мухи, слетавшиеся на наши кровавые раны. Так вот распорядилась судьба, — рассказывает дальше Израил Посталовский. — Услышав мое имя, он сказал: «Да, без Бога тут не обошлось. И я теперь уверен, что один из нас должен остаться в живых, чтобы потом, после войны, рассказать о том, что произошло в этой проклятой яме». И, знаете, я тоже стал верить в божественное предзнаменование этой нашей встречи. Немец мне рассказал о своей семье. Ему исполнилось всего двадцать три, но у него уже было двое сыновей. Еще он рассказал о том, что в кармане у него — молитвенник, который спас от смерти его отца на Первой мировой войне, и письмо семье, которое он не успел отправить.

— Я не могу двигаться, подползи ко мне и я передам тебе эти вещи. Из нас двоих в живых останешься ты, — сказал немец. — Бог есть, и ты отсюда выберешься.

Израил подполз к неожиданному «напарнику» по воронке, которого про себя стал называть «своим немцем».

— Я подползал к нему, невольно вспоминая в тот момент слова моего отца о том, что когда человек исполняет последнюю волю своего врага, то тем самым спасает себя и своих детей. Судьба каким-то неожиданным образом породнила в тот момент нас, двух врагов. Он был весь в крови, еще помню обручальное кольцо на его пальце, железный крест. Он протянул мне сверток с молитвенником и письмом, а я даже не смог взять их в свои обожженные руки. Тогда он сунул мне сверток за пазуху сам. И сразу после этого у него из уголков рта появились две кровавые струйки, «мой немец» умер у меня на глазах. А у меня после этого все поплыло перед глазами, и я потерял сознание, — рассказывает Израил Посталовский.

Он пришел в себя, услышав русский мат и вопрос: «Куда его — в старую могилу или новую?». Наши отыскали своего танкиста, решили, что мертв и тащили хоронить. Он подал голос, давая понять, что жив.

— Ребята обрадовались, что я живой. Кстати, тогда командарм распорядился за каждого спасенного танкиста выдавать по двести граммов водки. За летчиков выдавали по пол-литра, — вспоминает мой собеседник.

Раненого Израила отправили самолетом в ожоговое отделение Института Склифосовского в Москву, потом — в Ногинский госпиталь, где лечили, в основном, обожженных. Там, забинтованный, как мумия, он сразу же понял, что все его вещи, как и положено, лежат в вещмешке — до прихода сотрудников СМЕРШа, у которых, кстати, имеется свой план по количеству разоблаченных разведчиков. Лежащий в мешке немецкий молитвенник и письмо немецкого танкиста могли оказаться опасной «бомбой» и привести Израила к неминуемым пыткам с последующим расстрелом. Вряд ли кто из смершевцев в том грозном сорок третьем стал бы прислушиваться к малообъяснимой встрече двух врагов в воронке и исполнении последней воли пусть умирающего, но фашиста. Но и в самом деле, наверное, молитвенник обладал некой магической силой. Израил вдруг вспоминает, что в Электростали, совсем недалеко от Ногинска, живет его дядя Иосиф. Он попросил медсестру связаться с родственником по телефону. Это сработало, и дядя вскоре примчался в ожоговое отделение встретиться с чудом выжившим племянником, на которого, кстати, матерью Израила уже была получена похоронка, пришедшая практически одновременно с письмом сына о том, что он, хоть и серьезно обожжен, но жив.

Дяде Иосифу Израил и передал щедро политый кровью сверток, полученный от немца. И уже после войны приехал за ним к дяде. Только тогда он признался, какой именно сверток он передал ему тогда в больнице, и попросил достать слипшиеся от крови и молитвенник, и письмо.  Дядя умолял: «Выбрось все это, выбрось! Это же так опасно! Ты же все равно не сможешь отправить все это в Германию. Тут и адреса из-за крови уже не видно. Все страницы слиплись!» Израил Посталовский рассказывает, что он впервые в жизни видел своего родственника плачущим. Но Израил отказался, хотя и понимал, что хранить такой сверток опасно.

«На связь не вышел»

И все же Израил Посталовский сохранил его. Молитвенник и письмо подбитого им фашиста так и хранились многие годы в его одесской квартире, хотя даже родные не знали, что именно хранит Израил в своем старом армейском рюкзаке. А жизнь шла. Израил окончил юридический факультет, многие годы преподавал немецкий на курсах иностранных языков — тех самых, знаменитых «чкаловских».  

Кровавое послание ждало своего часа. И дождалось. В конце восьмидесятых в Одессу приехала немецкая делегация. Посталовского пригласили в качестве переводчика. Это уже были годы перестройки, и он передал главе делегации тот самый сверток. Вскоре он получил письмо от председателя Социалистического Интернационала, экс-канцлера ФРГ Вилли Брандта с выражением благодарности. Вилли Бранд писал, что история со свертком необычайно тронула его.

А потом Израила Посталовского пригласили в Германию. Там Израил узнает, что, несмотря на размытый кровью адрес, сыновей подбитого Посталовским немецкого танкиста все же отыскали. Так встреча в воронке двух погибающих танкистов-врагов 23 августа сорок третьего года получила свое продолжение спустя почти полвека.

— Конечно, необычно и незабываемо все это, — говорит Израил Зиновьевич. — Это были сыновья «моего немца». Долго ли говорили? Я рассказал его детям все подробности того, что происходило тогда в воронке под знойным солнцем в Семеновке. А знаете, что стало основным в нашей беседе? Слова одного из его сыновей: «Я тебе все прощаю. Понимаю, что это была война. Но ты убил моего отца». С тех пор каждый год, двадцать третьего августа, ставшего моим вторым днем рождения и днем смерти немецкого танкиста, его сын звонил мне на домашний телефон и повторял эти слова. Так продолжалось все эти годы. И вот только в этом году он не вышел на связь.

Вот уж в самом деле: «когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим…». Это невероятная история — одна капля той большой войны — мудрая и жесткая, как сама жизнь, наверное.