До армии я успел поработать в средней школе учителем истории и обществоведения. Этот опыт особого следа во мне не оставил.
После армии учительство, однако, продолжилось. В другой школе. И всё было другое. Уже первого сентября у меня было шесть уроков в первой смене и пять – во второй. Ближе к вечеру я не только охрип, но и начал слышать себя со стороны. И даже видеть – тоже себя и тоже со стороны. Я выходил на перемены и не в силах был дойти до учительского этажа ниже. Я подходил к подоконнику в коридоре, прижимался лбом к стеклу, пытаясь выдавить его. У соседнего окна стояла молодая учительница математики Таня, у которой было столько же уроков. Мы переглядывались, кивали друг другу – и не было людей во всем мире ближе друг другу. Наши слабые околосмертные улыбки – единственное, на что мы были способны. Еще дальше стояла еще одна молодая учительница математики Лена. Она не могла даже кивать и смотреть.
Но никто не умер. Мы втянулись, и уже через неделю непринужденно обменивались новостями («А мои из 4-го «Г» притащили Камасутру!» «А я забрала у своих пистолет – с десяти шагов разносит тарелку на кусочки!»
У меня было два коллеги-историка: Александр Николаевич и Валентина Викторовна. Люди пожилые, опытные, я у них кое-чему научился. Они часто болели, и тогда я начинал читать историю во всех классах. Вот тогда я начал знать историю по-настоящему. Красный диплом университета – это пустяки. Надо почитать историю уроков по двенадцать в день – я уже существовал в какой-то параллельной реальности, густо населенной историческими персонажами, которые в меня вселялись и начинали говорить сквозь меня. Я начинал постигать механизмы событий и процессов, которые были до сего скрыты – и от меня, и от исторической науки. Видимо, истинное знание приходит только в таком состоянии изнеможения.
Однажды я проснулся утром – жар, температура 38,5, на улице – зима, темно. Автобус мой отходит в 6.40. Я уже заменяю обоих своих коллег – и у меня еще свои занятия. И темы какие – сейчас не помню точно, но там и восстание Спартака, и террор «Народной воли», и живопись Возрождения и еще что-то... Я решил всё же ехать, хотя приехал совсем разболевшимся. К третьему уроку я немного разошелся, к пятому был «в ударе». Седьмой-двенадцатый проводил на подъеме, почти в состоянии левитации. Дома замерил температуру: уже 36.1, как обычно (бывает и 35.7). Школа вылечила.
И так два года.
Правда, были и спокойные недели и месяцы, по два выходных в неделю (кроме воскресения), были мои старшие наставницы Екатерина Никитична, Лилия Ивановна и Светлана Борисовна – неунывающие, милые, любимые. Как много они сделали добра, сколько помогли. Прикрывали, хотя ничего особо страшного и не было...
Были ученики, в которых я души не чаял: простые ребята из рабочей Авдеевки, которая ныне в зоне боев и обстрелов. Многих я помню до сих пор: Марата, Вику, Виту, Наташу, Вову и многих-многих.
Маленькую грустную Наташу Уськову, погибшую от удара грузовика.
Жалею, конечно, об одном: что придерживался планов и программы. А надо было читать то, что интересно, к чему лежала душа. Увы, я не догадывался быть свободнее.
Если у вас педагогическое образование, если вы хотите проверить, на что способны, подойти к пределу своих возможностей и преодолеть этот предел – идите в класс.
Не завод, не армия, не что-то еще – школа была самым трудным поприщем. Но это была и самая благодарная работа – университет и вузы со школой не сравнятся.
Хорошего учебного года, учащиеся и педагоги!! Мира и добра всем!!!
