Он родился 9 марта 1927 года в Одессе. Историк по образованию, школьный учитель по профессии рано стал писать. Чтобы укрыться от недремлющего ока цензуры, Аркадий Львович Бинштейн взял себе псевдоним – Львов. Свою первую книгу «Крах патента» издал в Одессе. Литературные способности одессита заметили, но не в Одессе, а в Москве: его рассказы стали печатать в советских журналах и газетах: «Неделя», «Комсомольская правда», «Современник». Сам Константин Симонов взялся протежировать молодому дарованию. Не без помощи маститого поэта и писателя в Москве вышла книга рассказов Львова «Большое солнце Одессы», получившая высокие оценки таких мэтров, как В. Катаев, Б. Полевой, А. Твардовский. Окрыленный Львов взялся за научно-фантастический жанр, издал сборник фантастических рассказов «Бульвар Целакантус», но позже стал писать реалистическую прозу. Всего в советскую бытность за десять лет он издал шесть книг, чем вызвал шквал зависти у «собратьев» по перу. Те стали строчить доносы. Львова обвинили в «сионистской деятельности» и прекратили публиковать. Так, в 1976 году ему пришлось эмигрировать в США, и уже сорок лет он живет в Нью-Йорке. В Америке Аркадий Львов не затерялся, работал на радио «Свобода», ежедневно вел в эфире авторскую программу сразу в двух редакциях, русской и украинской. И продолжал писать книги. А с 1990 года, когда стало возможным, Аркадий Львович стал каждый год наезжать в родную Одессу, проводил встречи со школьниками.
За свою долгую жизнь писатель выпустил 25 книг. В 2002 году, пожелав подвести какие-то итоги, он издал в Одессе шеститомное собрание своих сочинений. Но в последние пару лет не приезжает – нелегко совершать многочасовые перелеты, когда тебе девятый десяток.
Мы часто встречались с Аркадием Львовым во время его визитов в Одессу, гуляли по любимым его сердцу местам. Невероятный рассказчик, он часами мог рассказывать увлекательнейшие истории, а я слушала, как завороженная. Двор в Авчинниковском переулке – центр притяжения для Аркадия Львова на протяжении всей его долгой жизни. Это единственный его одесский адрес. Здесь он родился, здесь прошли его детские годы, отсюда отбыл сначала в Москву, а потом в эмиграцию за океан. Может поэтому, главным произведением его жизни роман об Одессе – трилогия «Двор».
– Мои предки по линии отца,– вспоминал Аркадий Львов,– перебрались в Одессу еще в начале девятнадцатого века из немецкого города Регенсбург, ныне побратима Одессы. Они приехали вместе с немцами, которых Екатерина Вторая пригласила осваивать земли Причерноморья. И первое время они жили все вместе в немецком поселении на севере Одесской области, которое по-украински звучит Цебриково, от немецкого «Цербрюк». Другая ветвь моих предков – родом из Австро-Венгрии. Один из них по фамилии Югер жил в Одессе еще в пушкинские времена.
Мой предок по материнской линии – ребе Аарон Моисей Бенцеви Гирш Львов был даяном, еврейским судья, улаживавшим различные споры. Он единственный в семье, кто обладал литературными способностями, остались его сочинения. Возможно, от него ко мне перешла его страсть к сочинительству. Мамин дядя был преуспевающим коммерсантом, имел собственный магазин на улице Степовой и поддерживал торговые отношения с родственниками в Регенсбурге. Отец тоже работал в торговле, мама была модисткой, – вспоминал писатель.
Семья жила в доме Котляревского, что в Авчинниковском переулке, 14.
Во дворе находились склады и конюшни Горпромторга, и там с утра кипела жизнь, центром которой были биндюжники. Ребенком он наблюдал, как эти необычайно сильные люди с легкостью сгружали и выгружали тяжелые ящики, управляли лошадьми. В тридцатые годы в городе перевозки еще были конными, хотя уже появился транспорт на резиновом ходу. С одним биндюжником по имени Шломо Баренгауз мальчик даже дружил. Однажды тот взял шестилетнего Аркадия с собой в порт, посадил на подводу и повез вместе с товарами. Было холодное время года, в порту в то время стоял огромный сухогруз «Трансбалт», который на ребенка произвел неизгладимое впечатление.
Двор в Авчинниковском, как и вся Одесса, был многонациональным. В нем жили караимы, немцы, поляки, евреи, русские, молдаване, сербы. В доме за углом жила француженка. А в соседних дворах жили греки, итальянцы, болгары. Это была естественная среда обитания, в которой привычным обращением к женщине было «мадам». А прощаясь, соседи говорили: «адьё!» вместо «до свиданья» и «мерси», вместо «спасибо». Не случайно улицы в Одессе носили и носят названия: Греческая, Болгарская, Польская, Армянский и Лютеранский переулки…
Самые ранние впечатления детства будущего писателя связаны с одесским базаром, не Привозом, а Старым базаром, первым в Одессе, называвшимся когда-то Вольным рынком. Сейчас на его месте – сквер Старобазарный, или Кировский, как его еще недавно называли. А 90 лет назад там были многочисленные торговые ряды, лавки, магазины и склады. А в центре сквера стояла башня, которую почему-то называли турецкой. На самом деле это была пожарная каланча, разрушившаяся в середине 50-х.
– В основном были продуктовые ряды, но продавали и книги. Помню как сейчас: какой-то человек в халате и чалме продает книги, а я сижу на коленях и рассматриваю большой том Александра Пушкина. Помню, что на Старом базаре находилась артель по производству барбарисок. И мы были счастливы, когда хозяин отрезал нам тягучую сладкую массу. Когда базар уже закрыли, помню, на площади в середине тридцатых годов снимали фильм «Юность Максима». У меня даже есть рассказ об этом.
Но предметом детского вожделения в те годы была кондитерская Маноли, хозяин которой был грек. Она находилась на Тираспольской площади. Там продавали вкусные пирожные, конфеты и газированную воду, за которой всегда были очереди.
Любимым местом прогулок одесситов в 30-е годы был Приморский бульвар, называвшийся до войны бульваром Фельдмана, а до революции – Николаевским, но не в честь императора Николая, а в честь великого князя Николая Николаевича. Любимым музеем тех лет был Археологический музей с его уникальными египетскими мумиями –такими экспонатами могли похвастать только Петербург и Одесса.
Дерибасовская была и тогда главной улицей города. А Троицкая улица была главной похоронной дорогой, по ней спускались похоронные процессии с улиц, расположенных выше, – Торговой, Дворянской, Нежинской до Канатной улицы и в сторону кладбищ.
–Все похоронные процессы проходили мимо нашего дома. А на Преображенской между Успенской и улицей Новосельского находилась в те годы гарнизонная баня Исаковича, куда регулярно водили мыться солдат. И часто две группы людей встречались: вниз двигалась похоронная процессия, люди причитали. А навстречу им маршировали военные, запевая что-то. Помню хорошо старый Преображенский собор, взорванный в 1936-ом году. На моих глазах взрывали Покровскую церковь, стоявшую на месте гимназии № 1 на Александровском проспекте, совсем близко от нашего дома. А учился я в 92-ой школе, на углу Александровского проспекта и Успенской улицы.
В шесть лет Аркадий научился читать, а в девять – писать стихи. Что слышал, про то и писал. В 1936 году написал: «Дорогой товарищ Сталин, за рабочих вы стояли. Вы буржуев не боялись, и рабочим счастье дали».
В одиннадцать лет под влиянием романа «Человек-невидимка» Герберта Уэллса мальчик написал первый фантастический рассказ на сорок страниц и записался в кружок начинающих авторов во Дворце пионеров, очевидно, определившись с будущей профессией.
30-е годы наложили свой отпечаток. Всех в то время призывали к бдительности, распускались слухи о шпионах и диверсантах. Для мальчишек тех лет в этом была своя романтика – искали … врагов. Для взрослых – страшная реальность: одни писали доносы, за другими по этим доносам потом приходили. И одесский двор был отражением жизни в стране.
– Помню, как по доносу одного из соседей забрали нашего сапожника. И свой первый поход в кино помню. Мне семь лет. Отец меня отвел в кинотеатр имени Котовского, что в переулке вице-адмирала Жукова. Это был легендарный «Чапаев». Примерно в это же время я стал ходить в библиотеку. Помню библиотеку в Доме железнодорожников на Троицкой. Детей туда не пускали, но я был рослый, и для меня делали исключение. И, разумеется, я ходил в детскую библиотеку имени Крупской на углу Троицкой и Преображенской. У меня там было даже свое постоянное место возле большого фикуса и рояля, откуда через окно хорошо просматривались черепичные одесские крыши.
С тех пор прошли десятилетия, прошла почти жизнь. А Аркадий Львов все мечтает опять перелететь из Нью-Йорка в Одессу, чтобы еще раз увидеть старые одесские крыши, пройти по одесской брусчатке, вдохнуть запах акаций и заглянуть во двор своего детства….
